Неточные совпадения
Не ветры веют буйные,
Не мать-земля колышется —
Шумит, поет, ругается,
Качается, валяется,
Дерется и целуется
У праздника народ!
Крестьянам показалося,
Как
вышли на пригорочек,
Что все село шатается,
Что даже церковь старую
С высокой колокольнею
Шатнуло раз-другой! —
Тут трезвому, что голому,
Неловко… Наши странники
Прошлись еще по площади
И к вечеру покинули
Бурливое село…
Агафья Михайловна
вышла на цыпочках; няня спустила стору, выгнала мух из-под кисейного полога кроватки и шершня, бившегося о стекла рамы, и села, махая березовою вянущею веткой над
матерью и ребенком.
Они вместе
вышли. Вронский шел впереди с
матерью. Сзади шла Каренина с братом. У выхода к Вронскому подошел догнавший его начальник станции.
Выйдя на платформу, Вронский молча, пропустив
мать, скрылся в отделении вагона.
Девушка взяла мешок и собачку, дворецкий и артельщик другие мешки. Вронский взял под руку
мать; но когда они уже
выходили из вагона, вдруг несколько человек с испуганными лицами пробежали мимо. Пробежал и начальник станции в своей необыкновенного цвета фуражке. Очевидно, что-то случилось необыкновенное. Народ от поезда бежал назад.
Чтобы
выйти из этого затруднения, он не мог просить денег у
матери.
— Есть о ком думать! Гадкая, отвратительная женщина, без сердца, — сказала
мать, не могшая забыть, что Кити
вышла не за Вронского, a зa Левина.
Но Каренина не дождалась брата, а, увидав его, решительным легким шагом
вышла из вагона. И, как только брат подошел к ней, она движением, поразившим Вронского своею решительностью и грацией, обхватила брата левою рукой за шею, быстро притянула к себе и крепко поцеловала. Вронский, не спуская глаз, смотрел на нее и, сам не зная чему, улыбался. Но вспомнив, что
мать ждала его, он опять вошел в вагон.
«Да нынче что? Четвертый абонемент… Егор с женою там и
мать, вероятно. Это значит — весь Петербург там. Теперь она вошла, сняла шубку и
вышла на свет. Тушкевич, Яшвин, княжна Варвара… — представлял он себе — Что ж я-то? Или я боюсь или передал покровительство над ней Тушкевичу? Как ни смотри — глупо, глупо… И зачем она ставит меня в это положение?» сказал он, махнув рукой.
Но в это самое время
вышла княгиня. На лице ее изобразился ужас, когда она увидела их одних и их расстроенные лица. Левин поклонился ей и ничего не сказал. Кити молчала, не поднимая глаз. «Слава Богу, отказала», — подумала
мать, и лицо ее просияло обычной улыбкой, с которою она встречала по четвергам гостей. Она села и начала расспрашивать Левина о его жизни в деревне. Он сел опять, ожидая приезда гостей, чтоб уехать незаметно.
Через минуту она
вышла из галереи с
матерью и франтом, но, проходя мимо Грушницкого, приняла вид такой чинный и важный — даже не обернулась, даже не заметила его страстного взгляда, которым он долго ее провожал, пока, спустившись с горы, она не скрылась за липками бульвара…
К довершению этого, кричал кричмя дворовый ребятишка, получивший от
матери затрещину; визжал борзой кобель, присев задом к земле, по поводу горячего кипятка, которым обкатил его, выглянувши из кухни, повар. Словом, все голосило и верещало невыносимо. Барин все видел и слышал. И только тогда, когда это делалось до такой степени несносно, что даже мешало барину ничем не заниматься,
высылал он сказать, чтоб шумели потише.
А счастье было так возможно,
Так близко!.. Но судьба моя
Уж решена. Неосторожно,
Быть может, поступила я:
Меня с слезами заклинаний
Молила
мать; для бедной Тани
Все были жребии равны…
Я
вышла замуж. Вы должны,
Я вас прошу, меня оставить;
Я знаю: в вашем сердце есть
И гордость, и прямая честь.
Я вас люблю (к чему лукавить?),
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна».
В самое последнее прощанье он странно улыбался на пламенные удостоверения сестры и Разумихина о счастливой их будущности, когда он
выйдет из каторги, и предрек, что болезненное состояние
матери кончится вскоре бедой.
Неужели не видала ты здесь детей, по углам, которых
матери милостыню
высылают просить?
«И как это у него все хорошо
выходит, — думала
мать про себя, — какие у него благородные порывы и как он просто, деликатно кончил все это вчерашнее недоумение с сестрой — тем только, что руку протянул в такую минуту да поглядел хорошо…
Когда Настасья
вышла, он быстро поднес его к губам и поцеловал; потом долго еще вглядывался в почерк адреса, в знакомый и милый ему мелкий и косенький почерк его
матери, учившей его когда-то читать и писать.
Он
вышел. Соня смотрела на него как на помешанного; но она и сама была как безумная и чувствовала это. Голова у ней кружилась. «Господи! как он знает, кто убил Лизавету? Что значили эти слова? Страшно это!» Но в то же время мысль не приходила ей в голову. Никак! Никак!.. «О, он должен быть ужасно несчастен!.. Он бросил
мать и сестру. Зачем? Что было? И что у него в намерениях? Что это он ей говорил? Он ей поцеловал ногу и говорил… говорил (да, он ясно это сказал), что без нее уже жить не может… О господи!»
Вот у нас обвиняли было Теребьеву (вот что теперь в коммуне), что когда она
вышла из семьи и… отдалась, то написала
матери и отцу, что не хочет жить среди предрассудков и вступает в гражданский брак, и что будто бы это было слишком грубо, с отцами-то, что можно было бы их пощадить, написать мягче.
Встала и говорит: «Если он со двора
выходит, а стало быть, здоров, и
мать забыл, значит, неприлично и стыдно
матери у порога стоять и ласки, как подачки, выпрашивать».
— Нет! — говорил он на следующий день Аркадию, — уеду отсюда завтра. Скучно; работать хочется, а здесь нельзя. Отправлюсь опять к вам в деревню; я же там все свои препараты оставил. У вас, по крайней мере, запереться можно. А то здесь отец мне твердит: «Мой кабинет к твоим услугам — никто тебе мешать не будет»; а сам от меня ни на шаг. Да и совестно как-то от него запираться. Ну и
мать тоже. Я слышу, как она вздыхает за стеной, а
выйдешь к ней — и сказать ей нечего.
Лидия встала и пригласила всех наверх, к себе. Клим задержался на минуту у зеркала, рассматривая прыщик на губе. Из гостиной
вышла мать; очень удачно сравнив Инокова и Сомову с любителями драматического искусства, которые разыгрывают неудачный водевиль, она положила руку на плечо Клима, спросила...
Мать и Варавка куда-то ушли, а Клим
вышел в сад и стал смотреть в окно комнаты Лидии.
«Как неловко и брезгливо сказала
мать: до этого», — подумал он,
выходя на двор и рассматривая флигель; показалось, что флигель отяжелел, стал ниже, крыша старчески свисла к земле. Стены его излучали тепло, точно нагретый утюг. Клим прошел в сад, где все было празднично и пышно, щебетали птицы, на клумбах хвастливо пестрели цветы. А солнца так много, как будто именно этот сад был любимым его садом на земле.
Когда Клим
вышел в столовую, он увидал
мать, она безуспешно пыталась открыть окно, а среди комнаты стоял бедно одетый человек, в грязных и длинных, до колен, сапогах, стоял он закинув голову, открыв рот, и сыпал на язык, высунутый, выгнутый лодочкой, белый порошок из бумажки.
— А вы-то с барином голь проклятая, жиды, хуже немца! — говорил он. — Дедушка-то, я знаю, кто у вас был: приказчик с толкучего. Вчера гости-то
вышли от вас вечером, так я подумал, не мошенники ли какие забрались в дом: жалость смотреть!
Мать тоже на толкучем торговала крадеными да изношенными платьями.
Ребенка ли
выходить не сумеют там? Стоит только взглянуть, каких розовых и увесистых купидонов носят и водят за собой тамошние
матери. Они на том стоят, чтоб дети были толстенькие, беленькие и здоровенькие.
Мать задавала себе и няньке задачу:
выходить здоровенького ребенка, беречь его от простуды, от глаза и других враждебных обстоятельств. Усердно хлопотали, чтоб дитя было всегда весело и кушало много.
Бабушка, отдав приказания с раннего утра, в восемь часов сделала свой туалет и
вышла в залу к гостье и будущей родне своей, в полном блеске старческой красоты, с сдержанным достоинством барыни и с кроткой улыбкой счастливой
матери и радушной хозяйки.
— Бабушка! разве можно прощать свою
мать? Ты святая женщина! Нет другой такой
матери… Если б я тебя знала…
вышла ли бы я из твоей воли!..
В юности он приезжал не раз к
матери, в свое имение, проводил время отпуска и уезжал опять, и наконец
вышел в отставку, потом приехал в город, купил маленький серенький домик, с тремя окнами на улицу, и свил себе тут вечное гнездо.
«Ишь ведь! снести его к
матери; чего он тут на фабрике шлялся?» Два дня потом молчал и опять спросил: «А что мальчик?» А с мальчиком
вышло худо: заболел, у
матери в угле лежит, та и место по тому случаю у чиновников бросила, и
вышло у него воспаление в легких.
Когда мы вошли в залу,
мать сидела на своем обычном месте за работой, а сестра
вышла поглядеть из своей комнаты и остановилась в дверях.
— Тут
вышло недоразумение, и недоразумение слишком ясное, — благоразумно заметил Васин. —
Мать ее говорит, что после жестокого оскорбления в публичном доме она как бы потеряла рассудок. Прибавьте обстановку, первоначальное оскорбление от купца… все это могло случиться точно так же и в прежнее время, и нисколько, по-моему, не характеризует особенно собственно теперешнюю молодежь.
По окончании войны,
выйдя в отставку, ездил за границу, и даже с моею
матерью, которую, впрочем, оставил в Кенигсберге.
— Твоя
мать — совершенная противоположность иным нашим газетам, у которых что ново, то и хорошо, — хотел было сострить Версилов поигривее и подружелюбнее; но у него как-то не
вышло, и он только пуще испугал маму, которая, разумеется, ничего не поняла в сравнении ее с газетами и озиралась с недоумением. В эту минуту вошла Татьяна Павловна и, объявив, что уж отобедала, уселась подле мамы на диване.
Но Татьяна Павловна хмурилась; она даже не обернулась на его слова и продолжала развязывать кулек и на поданные тарелки раскладывать гостинцы.
Мать тоже сидела в совершенном недоумении, конечно понимая и предчувствуя, что у нас
выходит неладно. Сестра еще раз меня тронула за локоть.
Из двери, куда ушла Лидия,
вышла ее
мать и объявила, что Лидочка очень расстроилась и не
выйдет.
Нехлюдов был принимаем в числе этих друзей и потому, что он считался умным молодым человеком, и потому, что его
мать была близким другом семьи, и потому, что хорошо бы было, если бы Мисси
вышла за него.
Но в этот год сестра его
вышла замуж, а
мать уехала на воды за границу.
Несколько раз похвалив детей и тем хотя отчасти удовлетворив
мать, жадно впитывающую в себя эти похвалы, он
вышел за ней в гостиную, где англичанин уже дожидался его, чтобы вместе, как они уговорились, ехать в тюрьму. Простившись со старыми и молодыми хозяевами, Нехлюдов
вышел вместе с англичанином на крыльцо генеральского дома.
С приятным сознанием своей твердости против доводов управляющего и готовности на жертву для крестьян Нехлюдов
вышел из конторы, и, обдумывая предстоящее дело, прошелся вокруг дома, по цветникам, запущенным в нынешнем году (цветник был разбит против дома управляющего), по зарастающему цикорием lawn-tennis’y и по липовой алее, где он обыкновенно ходил курить свою сигару, и где кокетничала с ним три года тому назад гостившая у
матери хорошенькая Киримова.
Ребенку было три года, когда
мать ее заболела и умерла. Бабка-скотница тяготилась внучкой, и тогда старые барышни взяли девочку к себе. Черноглазая девочка
вышла необыкновенно живая и миленькая, и старые барышни утешались ею.
Василий Назарыч все время прихварывал и почти не
выходил из своего кабинета. Он всегда очень любезно принимал Привалова и подолгу разговаривал об опеке. От Надежды Васильевны он знал ее последний разговор с
матерью и серьезно ей заметил...
— Да, тут
вышла серьезная история… Отец, пожалуй бы, и ничего, но
мать — и слышать ничего не хочет о примирении. Я пробовал было замолвить словечко; куда, старуха на меня так поднялась, что даже ногами затопала. Ну, я и оставил. Пусть сами мирятся… Из-за чего только люди кровь себе портят, не понимаю и не понимаю.
Мать не скоро своротишь: уж если что поставит себе — кончено, не сдвинешь. Она ведь тогда прокляла Надю… Это какой-то фанатизм!.. Вообще старики изменились: отец в лучшую сторону,
мать — в худшую.
В этих мыслях он оделся в свое ватное зимнее пальтишко с меховым воротником из какого-то котика, навесил через плечо свою сумку и, несмотря на прежние неоднократные мольбы
матери, чтоб он по «такому холоду»,
выходя со двора, всегда надевал калошки, только с презрением посмотрел на них, проходя чрез переднюю, и
вышел в одних сапогах.
И предал Бог своего праведника, столь им любимого, диаволу, и поразил диавол детей его, и скот его, и разметал богатство его, все вдруг, как Божиим громом, и разодрал Иов одежды свои, и бросился на землю, и возопил: «Наг
вышел из чрева
матери, наг и возвращусь в землю, Бог дал, Бог и взял.
Как стал от игумена
выходить, смотрю — один за дверь от меня прячется, да
матерой такой, аршина в полтора али больше росту, хвостище же толстый, бурый, длинный, да концом хвоста в щель дверную и попади, а я не будь глуп, дверь-то вдруг и прихлопнул, да хвост-то ему и защемил.
Постой… слушай, Алешка, я твою мать-покойницу всегда удивлял, только в другом
выходило роде.
Мы
вышли из кустов; вдруг подле нас «затявкали» две гончие, и
матерой беляк покатил по овсам, уже довольно высоким.